Каждый день Борис Тодуров делает сложнейшие операции на сердце. Многие из них уникальны. Он проводит за операционным столом по шесть часов в день. Ведущий кардиохирург страны о настоящем и будущем украинской медицины, любимой профессии, вере, о жизни и смерти.
Досье
Борис Тодуров – директор Киевского городского Центра Сердца, член-корреспондент НАМН Украины, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный врач Украины. Первая успешная трансплантация сердца в Украине – дело его рук. За 25 лет хирургической практики Тодуров прооперировал более 5 тысяч человек, из них около половины – дети.
— У вас в кабинете висит несколько икон. Скажите, все хирурги верят в Бога?
— Нет. Большинство хирургов не верят ни в Бога, ни в черта, но все очень суеверны.
— А вы?
— Я, как и большинство людей, нахожусь в поиске добра. Наш мир стал слишком прагматичным. Моральные ценности сместились в сторону экономических расчетов. Я был недавно на Афоне. Там монахи живут как птички – Бог дал день, Бог дал пищу. Молятся по восемь, двенадцать часов в день. В русском монастыре ночью даже нет света. Спят в кельях, едят аскетичную пищу, одеваются еще аскетичнее. Они живут там всю жизнь, там и умирают, и там же их хоронят. Поскольку площадь этого монастыря очень маленькая, хоронят оригинально – тело закапывают в землю, а через четыре года, когда плоть отделяется от костей, откапывают и уже белые кости складывают в небольшой церквушке – по периметру берцовые кости, на полках лежат черепа, на каждом надпись: «старец Никодим, 1861» или «старец Серафим, 1925». Над дверью в склеп надпись: «И ты будешь таким». Постоишь там минут сорок, посмотришь на все это и понимаешь, всю суетность твоей жизни, понимаешь, что твои жизненные ценности сместились, они временны и виртуальны и что со временем твой череп в лучшем случае окажется вот на такой полке…
— Вы хирург – человек, который знает о жизни и смерти практически все. Что вы искали на Афоне?
— Мы все живем в материальном мире и все в погоне за успехом, признанием и властью. И когда находится человек, который опускает тебя на землю и заставляет задуматься над тем, что не так длинна твоя жизнь и никто не знает, сколько тебе осталось на самом деле, и что, кроме квартиры и машины останется в память о тебе. Иногда очень полезно задуматься над простым вопросом: «Что ты оставишь после себя»?
— Думаю, для вас ответ очевиден – тысячи спасенных жизней…
— Моя профессия – это отдельный разговор. Врачи по долгу службы занимаются богоугодным делом. Спасать людей – моя работа. Но врачи еще и часть элиты, задача которой создавать моральное и духовное поле в том обществе, в котором мы живем.
— Киевский городской Центр сердца — уникальное явление в отечественной медицине. Расскажите, как он развивается и какие уникальные операции здесь проводятся.
— Центр сердца — скорее редкое исключение из общего правила. Это новая клиника, построенная с нуля и оснащенная по последнему слову техники. На сегодняшний день в Украине подобные клиники можно пересчитать на пальцах одной руки. Все специалисты, занимающие ключевые посты, и я в том числе, много месяцев провели на обучении в Германии (мой учитель — профессор Райнер Керфер). Модель нашей работы полностью соответствует моделям немецких клиник подобного уровня. Через два месяца Центр сердца получит европейский сертификат качества, и мы сможем официально принимать больных из Европы.
— Как вы думаете, почему сегодня многие стремятся лечиться за границей? Дело ведь не только в комфорте. Почему перестали доверять отечественным докторам? В чем причина?
— Первая — наша медицина так и не стала на нормальные экономические рельсы. Мы до сих пор эксплуатируем потенциал советских времен. Девяносто девять процентов больниц, оборудование того времени, ключевые позиции в медицине занимают люди, получившие еще советское образование. Вторая причина — в стране нет страховой медицины. А раз нет страховой медицины, нет контроля качества, нет экономической заинтересованности медицинского персонала в качестве своей работы, потому что нет связи между тем, сколько хирург сделает операций и сколько получит. Нет связи между тем, какая у него летальность и какая зарплата, нет связи межу количеством нагноений в реанимации и зарплатой медсестры, которая делает перевязки. Всем, мягко говоря, все равно, какой будет конечный результат оказанной услуги. Более того, если результат очень плох, некому его контролировать, нет агентов страховых компаний, которые бы подняли документацию, посмотрели назначения врача и сказали: «Здесь плохо, а здесь вообще неправильно». Наша система здравоохранения не контролирует качество, она контролирует показатели койко-дня. Финансируется не вылеченный больной, а койка на которой он лежит. Некоторые говорят, что у нас нет денег на страховую медицину. Отвечаю: и не надо, мы же платим налоги, возьмите деньги оттуда, погасите лечение не на сто, а хотя бы на пятьдесят процентов. Всегда можно найти разумный компромисс: допустим, людям за 70 и детям до 16 лет оплачивайте 100 процентов, всем остальным погашайте 50. Многие страны пошли по этому пути. К примеру, в Грузии государство оплачивает 70 процентов лечения, но конкретно за каждого больного. На сегодняшний день нам выделяют какой-то мизер, и результат наших сложнейших операций определяется по выполненным койко-дням. Пока сохранится подобная система контроля и финансирования, наша медицина развиваться не будет. Сегодня она существует по заветам Луначарского, который в свое время на вопрос о зарплате врачей ответил: «Хороший врач себя сам прокормит, а плохие нам не нужны». Вот так мы и живем: хорошим врачам носят конверты, а молодые специалисты по ночам «грачуют», чтобы хоть как-то прокормить свои семьи. Сейчас началось реформирование медицины, и это, безусловно, радует. Пока, правда, никто не рискует поменять всю систему, но, думаю, скоро все поймут, что это просто необходимо.
— Вы каждый день проводите операции и в буквальном смысле держите сердце человека в руках. Что вы чувствуете при этом?
— Я оперировал молодую художницу, и она после операции задала мне такой же вопрос: «Что вы чувствовали, когда держали мое сердце в руках?» Я ответил: оно было холодным. Чтобы устранить порок сердца, мы прокачиваем через сердце холодный раствор температурой в пять градусов, и сердце при этом становится почти ледяным. Через год она прислала мне свою картину, на которой было написано: «Мое сердце до сих пор помнит тепло ваших рук». Это об ощущениях. На самом деле сердце — это насос, который должен в минуту перекачать пять с половиной литров крови. Наша задача – починить этот насос. Хирургия – это рукоделие, прикладная специальность, направленная на исправление механических неполадок. Знаете, как среди мастеров есть краснодеревщики и просто резчики по дереву, так и среди хирургов есть просто хорошие хирурги, а есть мастера, которым дано чуть больше, которые умеют принять, казалось бы, в безвыходной ситуации правильное решение. Когда треснула аорта и кровь со скоростью два литра в минуту вытекает на пол, жизнь человека в буквальном смысле слова уходит сквозь пальцы.
Мастерство хирурга заключается не в том, чтобы сделать стандартную операцию, а в том, чтобы в случае сложной ситуации принять правильное решение. В кардиохирургии счет идет на секунды…
— Насколько для хирурга важна интуиция, или это все-таки больше женская прерогатива?
— Интуиция – это чувство опасности, которые возникает до появления проблемы. У женщин это чувство врожденное и генетически развитое, поскольку они больше подвержены опасностям, чем мужчины. У хирурга без этого чувства карьера не состоится. Знаете, у зеленых беретов есть такой девиз: «Страх – ваш лучший друг». Это правда: пока у тебя есть чувство опасности, ты перестраховываешься и не делаешь ошибок.
— Назовите самое главное в вашей системе ценностей. Чего вы себе никогда не позволите сделать?
— Это сложный вопрос. Есть такое изречение: «Никогда не говори никогда». Иногда обстоятельства выше нас. Я вспоминаю венгерский фильм, рассказывающий о том, как в конце войны фашисты арестовали четырех человек, которые якобы помогали подпольщикам. И немецкие офицеры решали, что с ними делать. Один предложил: «Давай их просто расстреляем». Второй говорит: «Нет. Мы будем расстреливать подпольщиков, и пусть те, кто им помогал, публично каждому дадут пощечину. Мы уйдем и оставим их в этом городе. Их расстреляют свои же». Трое арестованных отказались это сделать, и их расстреляли вместе с подпольщиками, а четвертый согласился, и его отпустили. Ты смотришь и не понимаешь: «Как же он мог так поступить?» Понимание приходит тогда, когда этот человек возвращается домой, открывает бункер в подвале своего дома, в котором прячется большая семья евреев — старики, женщины, дети. И ты понимаешь, что он просто не мог позволить себе умереть. Поэтому я не знаю, что могло бы меня остановить, если бы вопрос касался жизни моего ребенка или жены.
А вот чего я не терплю? Недоброты в людях. Внутренняя доброта — высшая степень морали и счастья. Вообще влюбленный человек не может быть аморальным. Я сейчас говорю не только о любви между мужчиной и женщиной, а и о любви к семье, к работе, к ближнему.