Маша М
Глава из книги «Горькие запахи одиночества мужчин»

Еще ни один город не встречал меня так радушно – мелким дождем, который закончился буквально через пару минут после моего приезда. Я шла по неширокой улице, по обеим сторонам которой находились мастерские, где прямо с пылу с жару можно было купить изделия из серебра, меди, золота, дерева. Там происходили чудеса, которые я страстно возжелала увидеть.
Но бойтесь своих желаний!
Мое внимание привлек художник с массивной спиной. Его толстая рука накладывала на холст темные мазки. Движения были прерывистыми, словно каждым взмахом кисти он отрывал куски от самого себя. То, что я видела на холсте, мне категорически не нравилось, но странным образом влекло к себе. И я подошла поближе. В этот момент художник обернулся и внезапно схватил меня за запястье, на котором был браслет.
— Это что? – спросил он, указывая на браслет.
От неожиданности я начала было объяснять, что это изделие из коллекции Густава Климта.
— О, я люблю Климта! У него есть чему поучиться! — воскликнул незнакомец и представился: — Густав.
Густав был мне неприятен. Неопрятные волосы, руки в краске, под ногтями тоже краска, а кожаные полусапожки явно начали уже расползаться.
— Ты туристка?
— А кто же еще?!
Я выдернула свою руку, но столь откровенный жест Густава не остановил.
— Давай прогуляемся вместе, — предложил он. — Я знаю, что безобразен. В ресторане тебе было бы со мной стыдно. Но я хочу показать тебе Берген!
Этот уродливый великан удивительным образом понял, чем он может меня заманить.
— Ну что ж, веди!
В этом городе никто никуда не спешил, кроме разве что туристов. «Только насытившись искушениями этого мира, можно в полной мере осознать прелесть Бергена», — подумала я.
Показывая город, Густав не уставал отпускать шуточки с явной эротической подоплекой. Поначалу я никак не реагировала на них, но вскоре поняла, что, если хочу понять душу творца «гнилых» картин, должна продемонстрировать «красную тряпку».
— Густав, — сказала я, когда мы поднимались на фуникулере на вершину горы Флейен, — я могу отдаться только взамен на откровения души!
Поймав его обалдевший взгляд, я спокойно продолжала:
— Ты видишь меня первый и последний раз в жизни. Почему бы нам не поговорить по душам? А потом…
За краткий срок я хотела оголить его душу. К счастью, моя «красная тряпка» раззадорила этого «быка». Тем временем мы поднялись на смотровую площадку. Я подошла к самому ее краю, и меня охватило желание идти дальше, искать что-то неизведанное, пусть даже без результата.
— Да! Теперь я понимаю, почему ты решил поселиться здесь. Хотя жить тут, наверное, скучно?
— Меня здесь все знают, город-то небольшой.
— Знают, как ловеласа? – я продолжала свою игру.
— Нет, как художника, — совершенно серьезно ответил Густав. – Но я действительно творю с помощью женщин. Даже если девушка безобразна, я могу извлечь из нее красоту. Женщина может быть хороша и в своем безобразии…
— У тебя было много муз?
— О, я сходил с ума по каждой из них. Но на самом деле соблазняли меня не женщины, а мои же картины. Когда я писал картины, я вожделел.
Начал моросить дождь. Мы зашли в беседку неподалеку от большого тролля, который привык переживать по нескольку дождей в день.
— Мария, меня невозможно любить. Я сам себя не люблю. Можно любить мои картины, но не меня.
Что-то трудноуловимое было в его словах. Грусть? Смятение? Раздражение? Гнев? Нет -нет! В них было принятие себя. Он принимал свое безобразие, свое одиночество. Он не столько любил его, сколько понимал, что, не будь он одинок, не сотворил бы так много картин. А его картины, как оказалось, выставлялись в Милане, Париже, Берлине… Ради них он жертвовал всем — комфортом, уютом, даже общением с детьми.
— С тобой наверняка сложно жить. Не каждая такое выдержит!
— А ты бы такого, как я, терпела?
— Если честно, то надеюсь, что Бог убережет меня от участи быть женой художника!
После этих слов мой гид как-то сник и предложил пойти на рыбный базар. По его словам, не побывать на этом базаре – значит, ничего не увидеть в Бергене. И он был прав! От обилия морепродуктов можно было сойти с ума. Нам дали две огромные тарелки. Пройдя немного дальше, мы нашли обеденную лавочку. Китовое мясо показалось мне похожим на печень. Впрочем, голод брал свое.
— Густав, у тебя есть дети?
— Да.
— А ты хотел бы, чтобы он был похож на тебя?
— Я не желал бы ему такой судьбы. Вся моя жизнь – это поиск. Сложный и тяжелый. Я пил, распутствовал, но все это ради картин. Я ненавидел свои творения, жег их, переписывал заново…
— А как же семья?
— Знаешь, если бы на одной чаше весов была семья, а на другой – картины….
— Ты бы выбрал картины!
Мы доели свои порции, и Густав предложил зайти к нему в мастерскую.
— У меня автобус через 15 минут.
— Останься, — умоляющим тоном сказал Густав.
— Прощай, Густав! Это был всего лишь спектакль!
Я повернулась и пошла туда, где уже стоял мой автобус. Смотрел ли он мне вслед? Этого я никогда не узнаю…
Подходя к автобусу, я ощутила, как запахло графитом. Мастер творил. Он не мог остановиться. Он познал наслаждение от мук. Такие они, одинокие творцы. Они влюблены в свои муки. И никогда ни влюбленность к женщине, ни любовь к ней не будет сильнее жажды творения. Ее любовь может быть лишь способом для творения, который мастер будет использовать.
А вот женщина может увековечить себя ролью музы, а жена может понимать творца и вместе с ним любить его одиночество. На такое способны единицы, а их мучениям не позавидуешь. Эти муки нельзя сравнить с муками творца, они иные…